Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Любопытно сопоставить две сцены: из "Нокаута" и из "Конца Большого Юлиуса":
"Со стоном Перменев бросился к стене, на которой висела двустволка.
— Назад! — крикнул Джо.
— Ма-ама! — прошептал Лев Яковлевич.
«Викинг» молча кинулся вперед. За ним рванулся Джо, в последний момент он сумел перехватить у Перменева ружье.
— Стрелять, болван?! Шума захотелось?! — прохрипел Фрэнк, выкручивая Виталию Михайловичу руки, и дрожащим от ненависти голосом вымолвил: — Я с восторгом свернул бы тебе шею, но черт с тобой! Ты ведь очень любишь жизнь. Запомни: ты убивал забастовщиков. А сейчас… отдохни.
Стенли резко выдохнул воздух, его кулак опустился на голову сразу обмякшего Перменева. Рассвирепевший Фрэнк выхватил у Тилляева ружье, взмахнул прикладом — и… в глазах у него заплясали голубые огоньки. Джо потирал кулак, зашибленный о скулу шефа. Почти инстинктивно, мгновенно покрывшись холодным липким потом, Стенли выбросил ружье вперед и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок.
— Дурак! — прошипел Фрэнку его ученик. — Совсем голову потерял! Мое счастье, что ружье не заряжено или произошла осечка. Вот ты какой? В друзей стрелять?!
Молодого человека трясло от бешенства.
— Я спасаю шефа, а шеф — мне пулю под кожу норовит пристроить! Учтем… Ну да ладно. Без паники. Выходить спокойно.
Все трое вышли на улицу. У Льва Яковлевича дрожали колени и судорожно дергались щеки. «Викинг» и Джо шагали бледные и молчаливые.
— Почему ты не дал мне вытрясти душу из этого типа? — угрюмо спросил Фрэнк. — Ты что, великий гуманист?
— Дудки! Нас видела его жена. Она бы уж наверняка подняла шум.
На губах Стенли появилась бледная улыбка. Он начал кое-что понимать.
— Так вот оно что! Молодец, вундеркинд. Сообразил! Перменев смолчит. Не встречал еще людей, которых бы привлекла перспектива доказывать свою непричастность к убийству негров и забастовщиков." (Сидельников)
и
"Горелл опять и опять вглядывался в Захарова. А тот по-прежнему стоял, прислонившись к стволу березы, грыз янтарный мундштук и щурился от солнца.
Горелл молчал. Нет, пусть теперь заговорит этот новый, хоть о чем-нибудь да спросит! Вопрос — это очень важно! В вопросе иногда проявляется весь человек!
Захаров все молчал.
Мальчуган лет пяти показался на аллее. Босой, в серых штанишках, держащихся на одной помочи, он деловито трусил, размахивая большой консервной банкой на проволочной дужке. Он спешил по каким-то своим, важным делам.
— Эй! — лениво окликнул его Горелл.
Мальчик остановился и, не прерывая своего занятия, уставился на Горелла и Захарова.
— Хочешь конфету? — спросил Горелл и улыбнулся.
— Давай! — снисходительно согласился мальчуган, свернул с дорожки и затрусил к Гореллу.
Горелл шагнул навстречу ему, а когда они сблизились, он выбросил вперед ногу и носком ноги сильно ударил мальчика в бок. Загремела, откатываясь, банка. Мальчик не вскрикнул. Ошеломленный ударом, он лежал на спине, худенькая грудка его тяжело поднималась и опускалась, и с каждым вздохом кожа плотно обтягивала ребрышки.
Горелл оглянулся на Захарова и, не отрывая взгляда от лица капитана, шагнул к мальчугану.
— Назад! — резко сказал Захаров. — Не троньте ребенка!
Но Горелл вдруг утратил всякий интерес к мальчугану. Он повернулся к нему спиной и с новым выражением вглядывался в Захарова.
— Уходи! — сказал Захаров мальчугану. — Слышишь? Быстро!
Не проронив ни звука, мальчик перекатился на животик и на коленях и руках отполз в сторону. Потом с усилием поднялся на ноги и, придерживая руками бок, все так же молча заковылял по дорожке и вскоре скрылся за деревьями.
— Значит, ты ничего не знаешь? — усмехнулся Горелл в лицо Захарову.
Захаров молчал.
Он понял, что проиграл бой.
Вот оно, поражение! Случилось то, о чем он не думал всерьез! Не смел даже допустить мысли о поражении!
Что ж теперь? Как дальше быть?
И «купил»-то его Горелл старым способом, с целью провокации совершив гнусный поступок. На этом уже «горели» наши разведчики.
Нет, Захаров ничего не мог с собой поделать! Он не мог допустить, чтоб животное убило ребенка! И выдал себя!
— Тихо, тихо! — предостерегающе сказал Горелл, заметив, что мускул на правом плече Захарова дрогнул.
— Значит, ты, сволочь, хотел провести меня! — повторил он и, вытянув правую руку, поймал в ладонь нож, скользнувший из рукава.
Он занес руку и метнул короткий, тяжелый нож." (Сытина)
Примерно одна и та же ситуация - контрразведчик не может допустить гибели советского гражданина. Но у Сидельникова автор "держит интригу", а потому дает Джо изобрести благовидный предлог. У Сытиной же этой интриги нет, но ей надо подчеркнуть гуманизм советских контрразведчиков (и антигуманизм их противников). Отсюда и разница...
"Со стоном Перменев бросился к стене, на которой висела двустволка.
— Назад! — крикнул Джо.
— Ма-ама! — прошептал Лев Яковлевич.
«Викинг» молча кинулся вперед. За ним рванулся Джо, в последний момент он сумел перехватить у Перменева ружье.
— Стрелять, болван?! Шума захотелось?! — прохрипел Фрэнк, выкручивая Виталию Михайловичу руки, и дрожащим от ненависти голосом вымолвил: — Я с восторгом свернул бы тебе шею, но черт с тобой! Ты ведь очень любишь жизнь. Запомни: ты убивал забастовщиков. А сейчас… отдохни.
Стенли резко выдохнул воздух, его кулак опустился на голову сразу обмякшего Перменева. Рассвирепевший Фрэнк выхватил у Тилляева ружье, взмахнул прикладом — и… в глазах у него заплясали голубые огоньки. Джо потирал кулак, зашибленный о скулу шефа. Почти инстинктивно, мгновенно покрывшись холодным липким потом, Стенли выбросил ружье вперед и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок.
— Дурак! — прошипел Фрэнку его ученик. — Совсем голову потерял! Мое счастье, что ружье не заряжено или произошла осечка. Вот ты какой? В друзей стрелять?!
Молодого человека трясло от бешенства.
— Я спасаю шефа, а шеф — мне пулю под кожу норовит пристроить! Учтем… Ну да ладно. Без паники. Выходить спокойно.
Все трое вышли на улицу. У Льва Яковлевича дрожали колени и судорожно дергались щеки. «Викинг» и Джо шагали бледные и молчаливые.
— Почему ты не дал мне вытрясти душу из этого типа? — угрюмо спросил Фрэнк. — Ты что, великий гуманист?
— Дудки! Нас видела его жена. Она бы уж наверняка подняла шум.
На губах Стенли появилась бледная улыбка. Он начал кое-что понимать.
— Так вот оно что! Молодец, вундеркинд. Сообразил! Перменев смолчит. Не встречал еще людей, которых бы привлекла перспектива доказывать свою непричастность к убийству негров и забастовщиков." (Сидельников)
и
"Горелл опять и опять вглядывался в Захарова. А тот по-прежнему стоял, прислонившись к стволу березы, грыз янтарный мундштук и щурился от солнца.
Горелл молчал. Нет, пусть теперь заговорит этот новый, хоть о чем-нибудь да спросит! Вопрос — это очень важно! В вопросе иногда проявляется весь человек!
Захаров все молчал.
Мальчуган лет пяти показался на аллее. Босой, в серых штанишках, держащихся на одной помочи, он деловито трусил, размахивая большой консервной банкой на проволочной дужке. Он спешил по каким-то своим, важным делам.
— Эй! — лениво окликнул его Горелл.
Мальчик остановился и, не прерывая своего занятия, уставился на Горелла и Захарова.
— Хочешь конфету? — спросил Горелл и улыбнулся.
— Давай! — снисходительно согласился мальчуган, свернул с дорожки и затрусил к Гореллу.
Горелл шагнул навстречу ему, а когда они сблизились, он выбросил вперед ногу и носком ноги сильно ударил мальчика в бок. Загремела, откатываясь, банка. Мальчик не вскрикнул. Ошеломленный ударом, он лежал на спине, худенькая грудка его тяжело поднималась и опускалась, и с каждым вздохом кожа плотно обтягивала ребрышки.
Горелл оглянулся на Захарова и, не отрывая взгляда от лица капитана, шагнул к мальчугану.
— Назад! — резко сказал Захаров. — Не троньте ребенка!
Но Горелл вдруг утратил всякий интерес к мальчугану. Он повернулся к нему спиной и с новым выражением вглядывался в Захарова.
— Уходи! — сказал Захаров мальчугану. — Слышишь? Быстро!
Не проронив ни звука, мальчик перекатился на животик и на коленях и руках отполз в сторону. Потом с усилием поднялся на ноги и, придерживая руками бок, все так же молча заковылял по дорожке и вскоре скрылся за деревьями.
— Значит, ты ничего не знаешь? — усмехнулся Горелл в лицо Захарову.
Захаров молчал.
Он понял, что проиграл бой.
Вот оно, поражение! Случилось то, о чем он не думал всерьез! Не смел даже допустить мысли о поражении!
Что ж теперь? Как дальше быть?
И «купил»-то его Горелл старым способом, с целью провокации совершив гнусный поступок. На этом уже «горели» наши разведчики.
Нет, Захаров ничего не мог с собой поделать! Он не мог допустить, чтоб животное убило ребенка! И выдал себя!
— Тихо, тихо! — предостерегающе сказал Горелл, заметив, что мускул на правом плече Захарова дрогнул.
— Значит, ты, сволочь, хотел провести меня! — повторил он и, вытянув правую руку, поймал в ладонь нож, скользнувший из рукава.
Он занес руку и метнул короткий, тяжелый нож." (Сытина)
Примерно одна и та же ситуация - контрразведчик не может допустить гибели советского гражданина. Но у Сидельникова автор "держит интригу", а потому дает Джо изобрести благовидный предлог. У Сытиной же этой интриги нет, но ей надо подчеркнуть гуманизм советских контрразведчиков (и антигуманизм их противников). Отсюда и разница...